Неточные совпадения
Как одна изба
попала на обрыв
оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной на воздухе и подпираясь тремя жердями. Три-четыре поколения тихо и счастливо прожили
в ней.
Там нашли однажды собаку, признанную бешеною потому только, что она бросилась от людей прочь, когда на нее собрались с вилами и топорами, исчезла где-то за горой;
в овраг свозили
падаль;
в овраге предполагались и разбойники, и волки, и разные другие существа, которых или
в том краю, или совсем на свете не было.
«Нет, не свалимся, — отвечал Вандик, — на камень, может быть,
попадем не раз, и
в рытвину колесо заедет, но
в овраг не свалимся: одна из передних лошадей куплена мною недели две назад
в Устере: она знает дорогу».
В отдаленье темнеют леса, сверкают пруды, желтеют деревни; жаворонки сотнями поднимаются, поют,
падают стремглав, вытянув шейки торчат на глыбочках; грачи на дороге останавливаются, глядят на вас, приникают к земле, дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают
в сторону; на горе, за
оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок, с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой, бежит на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
Едва мы поднялись наверх, как сразу увидели,
в чем дело. Из-за гор, с правой стороны Мутухе, большими клубами подымался белый дым. Дальше, на севере, тоже курились сопки. Очевидно,
пал уже успел охватить большое пространство. Полюбовавшись им несколько минут, мы пошли к морю и, когда достигли береговых обрывов, повернули влево, обходя глубокие
овраги и высокие мысы.
Надо видеть, как тесно жмутся усадьбы одна к другой и как живописно лепятся они по склонам и на дне
оврага, образующего
падь, чтобы понять, что тот, кто выбирал место для поста, вовсе не имел
в виду, что тут, кроме солдат, будут еще жить сельские хозяева.
Время любви прошло, распухшая кожа на шее косачей
опадает, брови прячутся, перья лезут… пора им
в глухие, крепкие места,
в лесные
овраги; скоро придет время линять, то есть переменять старые перья на новые: время если не болезни, то слабости для всякой птицы.
Бежит Помада под гору, по тому самому спуску, на который он когда-то несся орловским рысаком навстречу Женни и Лизе. Бежит он сколько есть силы и то
попадет в снежистый перебой, что пурга здесь позабыла, то раскатится по наглаженному полозному следу, на котором не удержались пушистые снежинки. Дух занимается у Помады. Злобствует он, и увязая
в переносах, и
падая на голых раскатах, а впереди, за Рыбницей,
в ряду давно темных окон, два окна смотрят, словно волчьи глаза
в овраге.
Он замолчал и посмотрел
в окно,
в овраг, где старьевщики запирали свои лари; там гремело железо засовов, визжали ржавые петли,
падали какие-то доски, гулко хлопая. Потом, весело подмигнув мне, негромко продолжал...
В веселый день Троицы я, на положении больного, с полудня был освобожден от всех моих обязанностей и ходил по кухням, навещая денщиков. Все, кроме строгого Тюфяева, были пьяны; перед вечером Ермохин ударил Сидорова поленом по голове, Сидоров без памяти
упал в сенях, испуганный Ермохин убежал
в овраг.
Погибель была неизбежна; и витязь взмолился Христу, чтобы Спаситель избавил его от позорного плена, и предание гласит, что
в то же мгновение из-под чистого неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул удар, и кони татарские
пали на колени и сбросили своих всадников, а когда те поднялись и встали, то витязя уже не было, и на месте, где он стоял, гремя и сверкая алмазною пеной, бил вверх высокою струёй ключ студеной воды, сердито рвал ребра
оврага и серебристым ручьем разбегался вдали по зеленому лугу.
Я сдружился с Костыгой, более тридцати путин сделавшим
в лямке по Волге. О прошлом лично своем он говорил урывками. Вообще разговоров о себе
в бурлачестве было мало — во время хода не заговоришь, а ночь
спишь как убитый… Но вот нам пришлось близ Яковлевского
оврага за ветром простоять двое суток. Добыли вина, попили порядочно, и две ночи Костыга мне о былом рассказывал…
У ног Ильи широкая
пасть оврага была наполнена густой тьмой, и
овраг был — как река,
в которой безмолвно текли волны чёрного воздуха.
В овраге, у речки Желтухи,
Старик свою бабу нагнал
И тихо спросил у старухи:
«Хорош ли гробок-то
попал...
— Я пропал… знаю! Только — не от вашей силы… а от своей слабости… да! Вы тоже черви перед богом… И — погодите! Задохнетесь… Я пропал — от слепоты… Я увидал много и ослеп… Как сова… Мальчишкой, помню… гонял я сову
в овраге… она полетит и треснется обо что-нибудь… Солнце ослепило ее… Избилась вся и пропала. А отец тогда сказал мне: «Вот так и человек: иной мечется, мечется, изобьется, измучается и бросится куда
попало… лишь бы отдохнуть!..» Эй! развяжите мне руки…
У соседей кузнеца была слепая девочка Таня. Евсей подружился с нею, водил её гулять по селу, бережно помогал ей спускаться
в овраг и тихим голосом рассказывал о чём-то, пугливо расширяя свои водянистые глаза. Эта дружба была замечена
в селе и всем понравилась, но однажды мать слепой пришла к дяде Петру с жалобой, заявила, что Евсей напугал Таню своими разговорами, теперь девочка не может оставаться одна, плачет,
спать стала плохо, во сне мечется, вскакивает и кричит.
Сильнее накрапывал дождь. Все ждали, когда почувствуется под ногами дорога, но дорога словно пропала или находилась где-нибудь далеко,
в стороне. Вместо дороги
попали в неглубокий лесной
овраг и тут совсем лишились сил, замучились до полусмерти — но все-таки выбрались. От дождя и от боли, когда втаскивали наверх, Колесников пришел
в себя и застонал. Забормотал что-то.
И внезапно, со знакомым страхом, Артамонов старший почувствовал, что снова идёт по краю глубокого
оврага, куда
в следующую минуту может
упасть. Он ускорил шаг, протянул руки вперёд, щупая пальцами водянистую пыль ночной тьмы, неотрывно глядя вдаль, на жирное пятно фонаря.
Уральские горы спускаются
в сторону Азии крутыми уступами, изрытыми массой глубоких логов,
оврагов и
падей.
— Тпру, тпру, тпру, — говорил он себе,
падая и стараясь остановиться, но не мог удержаться и остановился, только врезавшись ногами
в нанесенный внизу
оврага толстый слой снега.
Лишь только дошел я до половины ближайшего левого
оврага, задыхаясь от жару и духоты, потому что ветерок не
попадал в это ущелье, как увидел
в двух шагах от себя пересевшего с одного цветка на другой великолепного Кавалера…
Пришли люди, и сняли его, и, узнав, кто это, бросили его
в глухой
овраг, куда бросали дохлых лошадей, кошек и другую
падаль.
По межам, по
оврагам бегут они и прорывают черные ходы под снегом и каскадом
падают в реку.
Завидев скакавшего и кричавшего Кожиёна, девочки испугались и залегли
в полынь и видели, как Кожиён
упал на межу и как к нему тут же вскоре подошли три мужика и подняли его и старались поставить его на ноги, но он не становился, а плакал и голосил: «Ведите меня к божией матери!» Тогда третий мужик взял Кожиёна за ноги, и все втроем они шибко пронесли его
в лес, где есть густо заросший
овраг, и там сразу произошло какое-то несогласие, и Кожиён навздрых закричал...
Тогда, чтобы не заблудиться, мы направились к морю, но тут
попали в глубокие
овраги с очень крутыми склонами.
Теперь, осенью, разумеется, не то: суровые ветры оборвали и разнесли по полям и
оврагам убранство деревьев, но и белое рубище,
в которое облекла их приближающаяся зима, на каждого
пало по-своему: снеговая пыль, едва кое-где мелкими точками севшая по гладким ветвям лип и отрогам дубов, сверкает серебряною пронизью по сплетению ивы; кучами лежит она на грушах и яблонях, и длинною вожжей повисла вдоль густых, тонких прутьев плакучей березы.
На задней его части, выдавшейся острым утесом
в глубокий
овраг, огибавший стену, из которой камни от действия времени часто открывались и
падали в глубину, находилось отверстие, из которого дружинники приметили вышедшего человека, окутанного с ног до головы широким плащом, несшего что-то под мышкою; за ним вскоре вышли еще несколько человек, которые вместе с первым прокрались, как тати, вдоль стены.
Из расспросов перепуганного насмерть татарина действительно оказалось, что он был выслан вперед для того, чтобы поджечь острог Строгановых и дать этим сигнал остальным кочевникам, засевшим
в ближайшем
овраге и намеревавшимся
напасть на усадьбу. Они видели уход казаков из поселка и думали, что ушли все, а потому и не ожидали сильного сопротивления.
На задней его части, выдававшейся острым утесом
в глубокий
овраг, огибавший стену, из которой камни от действия времени часто отрывались и
падали в глубину, находилось отверстие, из которого дружинники приметили вышедшего человека, окутанного с ног до головы широким плащом, несшего что-то под мышкой; за ним вскоре вышли еще несколько человек, которые вместе с первым прокрались, как тати, вдоль стены.
И девчата полезли вниз
в овраг, держась за кусты, а из
оврага отвертками на другую сторону, и тут, на припоре солнца, сразу
напали на полянку с мелкой травой, сплошь усыпанную ягодами. Обе молчали и не переставая работали и руками и губами.
Аж як все похватал и понес под сим страшнейшим дождем и ужаснейшими
в мире блистаниями огненной молоньи, то не бачил сам, куда и иду, и
попал в сем незнакомом лесу действительно на край глубоченного
оврага и престрашнейшим манером загремел вниз вместе с целою глыбою размокшей глины.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще
падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и
в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все
спали: кое-где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, не громкие, как бы шепчущиеся голоса.